Перебирая свои старые записи, я нечаянно нашла то, что искала раньше, и боялась, что уже не увижу этот листок тетрадной бумаги, исписанный неровным девичьим почерком. Я перечитывала написанное — и опять возвращалась в тот день, в ту историю, в те чувства — мои и девчонки, растерявшейся тогда в своей шестнадцатилетней жизни.

А пришла она ко мне в глубоком душевном бессилии. Проговаривала страшные слова о том, что ей незачем жить, что она никому не нужна. Красивая, высокая, стройная, училась неплохо. Все для уверенности, казалось, у нее было. Есть семья — мать, отчим и маленький братик, которому только годик. Дальше, сквозь скупые слезы, с тяжелыми паузами, она повествовала о том, как жестоко ссорилась с мамой, как ей обидно, что мать ее совсем не понимает. И так было долгое время. До пика, до истерик дошло и стало последней каплей тогда, когда дочь пришла поздно с дискотеки. Вот тогда девушка в сердцах и сказала матери, чтобы та оставила ее в покое, что ей такая забота от матери не нужна. «Спасибо за суп!»- бросила она матери и закрыла дверь своей комнаты перед материнским носом. Что еще говорилось и кричалось в тот вечер, со слов девушки, трудно представить.

Это произошло за полгода до ее появления у меня. А тогда мать действительно оставила ее в покое. Когда дочь приезжала домой на выходной с учебы, мать молча открывала дверь и уходила к себе, не спрашивая ни о чем, как раньше, ничего не говоря. Сначала дочь «держала марку», молчала тоже. Так продолжалось долго.

Из ее рассказа — «Жила как в могиле, тихо до гулкости, подруг нет. Была одна, да и та уехала с родителями в Израиль». Они с матерью желали друг другу доброго утра, мать сообщала о приготовленном ужине, отдавала деньги на дорогу. И больше никакого общения. Пыталась спрашивать о братике, о его здоровье, о программе телепередач, но мать так сухо отвечала, что больше заговаривать желания не возникало, да и смелости не хватало.
От выходных до выходных летело время, домой уже не хотелось уезжать. А надо. Деньги быстро кончались. И, как выяснялось, кончались душевные силы.

В очередной раз, приехав, домой, она пыталась помочь по дому, но там все было сделано, ни о чем ее не просили. Ее помощь была не нужна. Заболел братик, у него прорезались зубы. Температурил. Мать ходила в тревоге, отчим ночь просидел у кроватки годовалого сына. А когда утром дочь предложила сварить манную кашу для мальчика, мать накричала на нее, сказав, что ее каша никому не нужна. Да, как вспоминает сама девушка, тогда она и услышала эту фразу в таком ужасном смысле, что она сама здесь никому не нужна. И потом часто вспоминала голос матери, произносивший эти слова.

После ее сбивчивых воспоминаний слезы появились не сразу. А когда они полились, мне стало немного полегче. Как будто с темного колодца крышку сняли. И можно было говорить о многом, в смысле, обоюдно общаться. Говорили о чувствах ее к матери, к брату, к отчиму. Отец девушки умер давно, когда ей, было, пять лет. Она его смутно помнит. К отчиму она настроена доброжелательно. А братика любит. А вот с матерью никак не получается жить без ссор. Это все о прошлых событиях.

А тут, в кабинете, я не знала, как ей помочь. Я хотела бы поговорить с матерью, но далеко, да и разрешения со стороны девушки не было. Просила о молчании, а это ее право. Тогда я и предложила написать матери письмо. Это же легче, раз поговорить не удается. Письмо писалось в несколько приемов. Она так просила меня, чтобы не торопиться. Я одобрила ее. Она приходила, писала, плакала тихо, потом уходила, забирая тетрадь с собой. Перед писанием всегда были ее вопросы, о любви, о семье, о причинах непонимания между людьми. Это было как ритуал. Сначала разговор, потом она писала это письмо. А вечером, в общежитии, она его переписывала, рвала и снова писала. Так прошло пять встреч. Наконец, она протянула мне этот листок, сказав, что хочет, чтобы я прочитала его. Я с трудом сдерживала свое волнение, чтобы не испортить эту минуту доверия. Чересчур волновалась. Особенно тогда, когда читала письмо.

Там было обычное начало, обращение к матери, сообщение о том, как дочь любит маму и всех их. Как ей не хватает поддержки, как она виновата перед матерью за грубость и т.д. А вот просьба дочери, ее мольба — «Мама, прошу тебя, кричи на меня, сколько хочешь, доставай меня, бубни одно и тоже, я все вытерплю. Только не бросай меня, я пропаду без тебя и без всех вас!» — прозвучала для меня как набат. И дальше чередовались мольбы замечать ее в доме с извинениями за свое поведение, за свой эгоизм.

Это письмо она унесла, потом был перерыв в общении, я ее какое-то время не видела. Она обещала зайти и сказать, что будет дальше, то ли отдаст письмо, то ли состоится разговор с мамой. И вот, она шумно влетела в кабинет, веселая и живая. Сказала, что поговорили втроем, отчим помог настроиться на разговор, и матери и дочери. И молча сидел между двух женщин, не мешая им разобраться в их отношениях. Потом он ушел к братику, он заплакал в тот момент, а они с мамой тоже плакали, вместе. Вот тут она достала этот листок и подала мне со словами — ‘’Возьмите письмо, я вам очень благодарна, что вы меня не ругали, не учили, а просто были со мной. Одна я бы не выдержала. Я знаю, вы пишете свою книгу о нас, молодых. Может, вам оно пригодится. «Так мы и расстались. Потом звонила ее мама, говорила хорошие слова. Но письмо, которое я получила из рук ее дочери, грело сильнее.